Галина Самусенко

Как вольно дышится под сенью старых башен,
под свежим ветерком с Москвы-реки.
Жемчужно-серым горизонт окрашен.
И небеса, как воды, глубоки.

Гляжу окрест я с берега крутого,
и мнится – за Бобреневым мостом
проходит войско Дмитрия Донского –
гигантский змей с чешуйчатым хвостом.

Усталые обветренные лица.
Уста молчат – порой не нужно слов.
Живыми довелось им возвратиться
к порогу отчему под свой родимый кров.

Скрипят телеги… Запах пыли, пота…
Переполох на улочках глухих…
Окованные крепкие ворота
с молитвой отворяются для них…

Видение исчезло…
Эко диво!
Травой поросший дремлет косогор.
Оглядывает площадь горделиво
Успенский белокаменный собор.

И, подбоченясь, будто на картинке –
на страже города уже пять сотен лет –
знакомой башни виден силуэт –
последнее пристанище Маринки.

А рядом Грановитая, Ямская,
Семёновская, Спасской монолит
и Погорелая.
И Бог их знает,
какие тайны каждая хранит.
Они молчат. Им ход веков не важен.
Пять сотен лет вздымает их земля.

Глядит История в бойницы старых башен,
с высоких стен старинного кремля.

Вот уже отцветает сирень.
Май дождями вливается в лето.
Шапка туч грозовых набекрень
на лесок придорожный надета.

И кокардой на чёрной тулье
сполох молнии золотом блещет.
Май грозою идёт по земле,
искажая привычные вещи.
В грозовой чехарде яркий день
на унылый меняется круто…

Напоследок духмянит сирень…
И до лета осталась минута.

Вы слышали? Сегодня первый гром
бродил по крышам.
Дождь принёс в корзине.
Спугнул кошачью банду за углом
и напугал старушку в магазине.

И молнией кому-то погрозил,
но как-то неуверенно, по-детски.
В конце концов он выбился из сил
и завернул, ворча, за дом соседский.
И солнце тут же бросилось сушить
слепым дождём наплаканные лужи.

Однако дождик не умерил прыть —
сильней заныл, заплакал, занедужил —
и спрятал солнце в куче облаков,
а сам, ещё поплакав, был таков.
День погрустнел, всем сразу стало скучно.
Всё, впрочем, кончилось благополучно.

Повеяло вдруг свежим ветерком.
Освободил он пленное светило.
И вскоре все забыли дождь и гром.
И только лужа у ворот грустила.